Фамильная честь Вустеров - Страница 21


К оглавлению

21

     – Записал в блокнот, говоришь?

     – Да, в маленький такой  блокнот,  в кожаном переплете. В деревне  его купил.

     Не скрою,  я слегка занервничал. Даже если он  хранит этот свой блокнот под замком, от одной  мысли, что он вообще существует, можно потерять  сон и покой. А  уж  если,  не  приведи Бог, блокнот попадет не в те руки... Это же бомба, начиненная динамитом.

      – Где ты его хранишь?

     – В нагрудном  кармане.  Вот  он... Нет, его здесь  нет.  Странно,  – сказал Гасси. – Наверное, где-нибудь обронил.

Глава 4

     Не  знаю,  как  вы,  а  я уже давно установил, что в нашей жизни  порой происходят события, которые  резко меняют все  ее течение, я  такие  эпизоды распознаю мгновенно и  невооруженным глазом. Чутье подсказывает мне, что они навеки запечатлеются  в нашей памяти (кажется,  я нашел правильное  слово – запечатлеются) и будут долгие  годы  преследовать нас: ляжет человек вечером спать, начнет погружаться в приятную дремоту и вдруг подскочит как ужаленный – вспомнил.

     Один из таких  достопамятных  случаев приключился  со  мной еще в  моей первой закрытой школе: я пробрался глубокой ночью в  кабинет директора, где, как мне донесли мои  шпионы, он держит в шкафу под книжными  полками коробку печенья,  достал  пригоршню  и  неожиданно  обнаружил,  что улизнуть тихо  и незаметно  мне  не  удастся:  за  столом сидел  старый  хрыч  директор  и по необъяснимой игре случая  составлял  отчет о  моих  успехах за полугодие  – можете себе представить, как блистательно он меня аттестовал.

     Я покривил  бы душой, если  бы стал  убеждать вас, что  в той  ситуации сохранил свойственный мне sang-froid. Но даже в тот миг леденящего ужаса, когда я увидел преподобного Обри Апджона, я не побледнел  до такой пепельной  синевы, какая разлилась на моей физиономии после слов Гасси.

     – Обронил где-нибудь? – с дрожью в голосе переспросил я.

     – Да, но это пустяки.

     – Пустяки?

     – Конечно, пустяки: я все наизусть помню.

     – Понятно. Что ж, молодец.

     – Стараемся.

     – И много у тебя там написано?

     – Да уж, хватает.

     – И всё первоклассные гадости?

     – Я бы сказал, высшего класса.

     – Поздравляю.

     Мое изумление  перешло все границы. Казалось  бы, даже этот  не имеющий себе равных по тупости  кретин  должен почувствовать, какая гроза собирается над его головой, так нет, ничего подобного. Очки в черепаховой оправе весело блестят, он  весь полон elan и espieglerie  – словом, сама  беззаботность. Все это  сияет  на лице, а в башке – непрошибаемый железобетон: таков наш Огастус Финк-Ноттл.

     – Не  сомневайся,  – заверил он меня, – я заучил все слово в слово и страшно собой доволен. Всю эту неделю я подвергал репутацию Родерика Спода и сэра Уоткина Бассета самому безжалостному анализу. Я исследовал  эти язвы на теле человечества  буквально  под  микроскопом.  Просто  удивительно,  какой огромный материал можно  собрать, стоит только начать глубоко изучать людей. Ты когда–нибудь слышал, какие звуки издает сэр Уоткин Бассет, когда ест суп? Очень похоже на вой шотландского экспресса,  несущегося  сквозь  тоннель.  А видел, как Спод ест спаржу?

     – Нет.

     – Омерзительное зрелище. Перестаешь считать человека венцом творения.

     – Это ты тоже записал в блокноте?

     – Заняло  всего  полстраницы.  Но  это   так,  мелкие,  чисто  внешние недостатки. Основная  часть  моих  наблюдений  касается настоящих, серьезных пороков.

     – Ясно. Ты, конечно, здорово старался?

     – Всю душу вложил.

     – Хлестко получилось, остроумно?

     – Да уж.

     – Поздравляю.  Стало  быть, старый хрыч Бассет  не  соскучится,  когда станет читать твои заметки?

     – С какой стати он будет читать мои заметки?

     – Согласись, у  него столько  же шансов  найти  их, сколько  и у  всех остальных.

     Помню,   Дживс   как-то  заметил  в  разговоре  со   мной   по   поводу переменчивости английской  погоды,  что он  наблюдал,  как солнечный восход ласкает горы  взором благосклонным, а после  обеда по небу  начали слоняться тучи. Нечто  похожее произошло сейчас  и с  Гасси. Только что  он сиял,  как мощный прожектор, но едва я заикнулся о возможном развитии событий, как свет погас, точно рубильник выключили.

     У Гасси отвалилась  челюсть, совсем как  у меня при  виде  преподобного О. Апджона в вышеизложенном эпизоде из моего детства. Лицо стало точь-в-точь как у рыбы, которую я видел  в королевском аквариуме в Монако, не помню, как она называется.

     – Об этом я как-то не подумал!

     – Самое время начать думать.

     – О, черт меня возьми!

     – Удачная мысль.

     – Чтоб мне сквозь землю провалиться!

     – Тоже неплохо.

     – Какой же я идиот!

     – В самую точку.

     Он  двинулся  к  столу,  как  сомнамбула,  и  принялся  жевать холодную ватрушку, пытаясь поймать мой взгляд своими выпученными глазищами.

     – Предположим, блокнот нашел старикашка Бассет; как ты думаешь, что он сделает?

     Тут и думать нечего, все как божий день ясно.

     – Завопит: "Не бывать свадьбе!"

     – Неужели? Ты уверен?

     – Совершенно.

     Гасси подавился куском ватрушки.

     – Еще бы ему не завопить.  Ты сам говоришь, что никогда не импонировал ему в  роли  зятя.  А  прочтя записи в блокноте, он вряд ли воспылает к тебе любовью. Сунет в него нос и  сразу же отменит все приготовления к свадьбе, а дочери заявит, что не  выдаст ее за тебя... только через его  труп. Барышня, как тебе известно, родителю перечить не станет, в строгости воспитана.

21